Неточные совпадения
— Я послала
к мама. А ты поезжай скорей за Лизаветой Петровной… Костя!… Ничего,
прошло.
—
Мама! Она часто
ходит ко мне, и когда придет… — начал было он, но остановился, заметив, что няня шопотом что — то сказала матери и что на лице матери выразились испуг и что-то похожее на стыд, что так не шло
к матери.
— Скорее идите
к нам, скорее —
мама сошла с ума.
— Слушай, не
ходи туда, ступай
к маме, ночуй там, а завтра рано…
Назавтра Лиза не была весь день дома, а возвратясь уже довольно поздно,
прошла прямо
к Макару Ивановичу. Я было не хотел входить, чтоб не мешать им, но, вскоре заметив, что там уж и
мама и Версилов, вошел. Лиза сидела подле старика и плакала на его плече, а тот, с печальным лицом, молча гладил ее по головке.
— У Столбеевой. Когда мы в Луге жили, я у ней по целым дням сиживала; она и
маму у себя принимала и
к нам даже
ходила. А она ни
к кому почти там не
ходила. Андрею Петровичу она дальняя родственница, и князьям Сокольским родственница: она князю какая-то бабушка.
Но вот
прошло четыре года. В одно тихое, теплое утро в больницу принесли письмо. Вера Иосифовна писала Дмитрию Ионычу, что очень соскучилась по нем, и просила его непременно пожаловать
к ней и облегчить ее страдания, и кстати же сегодня день ее рождения. Внизу была приписка: «
К просьбе
мамы присоединяюсь и я. Я.».
И разве он не видал, что каждый раз перед визитом благоухающего и накрахмаленного Павла Эдуардовича, какого-то балбеса при каком-то посольстве, с которым
мама, в подражание модным петербургским прогулкам на Стрелку, ездила на Днепр глядеть на то, как закатывается солнце на другой стороне реки, в Черниговской губернии, — разве он не видел, как
ходила мамина грудь и как рдели ее щеки под пудрой, разве он не улавливал в эти моменты много нового и странного, разве он не слышал ее голос, совсем чужой голос, как бы актерский, нервно прерывающийся, беспощадно злой
к семейным и прислуге и вдруг нежный, как бархат, как зеленый луг под солнцем, когда приходил Павел Эдуардович.
Я в 6 часов уходил в театр, а если не занят, то
к Фофановым, где очень радовался за меня старый морской волк, радовался, что я иду на войну, делал мне разные поучения, которые в дальнейшем не
прошли бесследно. До слез печалились Гаевская со своей доброй
мамой. В труппе после рассказов Далматова и других, видевших меня обучающим солдат, на меня смотрели, как на героя, поили, угощали и платили жалованье. Я играл раза три в неделю.
Треплев. Нет,
мама. То была минута безумного отчаяния, когда я не мог владеть собою. Больше это не повторится. (Целует ей руку.) У тебя золотые руки. Помню, очень давно, когда ты еще служила на казенной сцене — я тогда был маленьким, — у нас во дворе была драка, сильно побили жилицу-прачку. Помнишь? Ее подняли без чувств… ты все
ходила к ней, носила лекарства, мыла в корыте ее детей. Неужели не помнишь?
— Батюшка-доктор, все соромилась девка, — вздохнула старуха. — Месяц целый хворает, — думала, бог даст,
пройдет: сначала вот какой всего желвачок был… Говорила я ей: «Танюша, вон у нас доктор теперь живет, все за него бога молят, за помощь его, —
сходи к нему». — «Мне, — говорит, —
мама, стыдно…» Известно, девичье дело, глупое… Вот и долежалась!
Один экзамен сбыли. Оставалось еще целых пять, и в том числе география, которая ужасно смущала меня. География мне не давалась почему-то: бесчисленные наименования незнакомых рек, морей и гор не укладывались в моей голове.
К географии,
к тому же, меня не подготовили дома, между тем как все остальные предметы я
прошла с
мамой. Экзамен географии был назначен по расписанию четвертым, и я старалась не волноваться. А пока я усердно занялась следующим по порядку русским языком.
На завтра был решен мой побег. Ни одна душа не догадывалась о нем. Целые три недели готовилась я
к нему. В маленьком узелочке были сложены лаваши и лобии, которые я ежедневно откладывала от обеда и незаметно уносила
к себе. Мой маленький кинжал, остро отточенный мною на кухонной точилке, во время отлучки Барбале, тоже лежал под подушкой… Я уже
сходила на кладбище проститься с могилками
мамы и Юлико и поклясться еще раз моей неразрывной клятвой у праха деды.
Была паника. Пастухи отказывались гонять скотину в лес. В дальние поля никто не
ходил на работу в одиночку. Раз вечером у нас выдалось много работы, и Фетису пришлось ехать на хутор за молоком, когда солнце уже село. Он пришел
к маме и взволнованно заявил...